Начальник Запорожского военного госпиталя, которого отстранили от должности за посты в Facebook: дайте доработать до конца войны — и я сдам вам погоны

В Запорожье назревает скандал. В разгар войны без объяснения причин был отстранен от должности начальник Запорожского военного госпиталя Виктор Писанко. Коллектив массово встал на защиту своего руководителя и рассказывает о поразительных изменениях, которые произошли с этим учреждением всего за несколько месяцев. Однако пока безуспешно.

С начала широкомасштабного вторжения РФ в Украину через Запорожский военный госпиталь прошли уже около 2 тысяч раненых украинских воинов. Почти половина из них, сообщают местные СМИ, уже вернулись в строй и продолжают освобождать украинскую землю от российских захватчиков.

Опыт Запорожского военного госпиталя, который в экстренных условиях выстроил новую систему оказания помощи раненым воинам с привлечением гражданских специалистов и профессоров, а впоследствии и опыта военных медиков из других стран мира, казалось бы, достоен подражания и поощрения. Ведь обычный терапевтический госпиталь за два месяца Великой войны превратился в настоящий медицинский хаб.

Не в последнюю очередь произошло это благодаря его руководителю, Виктору Писанко. Он имеет опыт службы в составе миссии ООН в Косово и Конго, участвовал в войне на Донбассе как начмед 25 бригады Десантно-штурмовых войск, где получил ранения, впоследствии руководил медициной во всех секторах ООС.

И именно он, придя в Запорожский госпиталь в январе, за несколько недель до вторжения, смог до неузнаваемости изменить его.

Однако в мае Виктор Писанко внезапно был переведен на другое место службы. Без видимых причин. Без объяснений. В разгар войны, когда раненых везут в госпиталь непрерывным потоком. Коллектив госпиталя протестует против такого решения, пишет обращение с просьбой оставить работать начальника, который показал, что изменения возможны и реальны. Однако пока эти обращения остаются безрезультатными.

В военном командовании в свою очередь перевод начальника госпиталя на другое место несения службы официально не комментируют. Неофициально же ссылаются на внутреннее расследование, результаты которого не разглашаются. И на необходимость любому военнослужащему выполнить приказ, не обсуждая его.

О поразительных изменениях, которые претерпел госпиталь за время великой войны, а также о причинах отстранения мы расспросили у самого Виктора Пысанко.

- Вы пришли в Запорожский военный госпиталь только в январе. С чего пришлось начинать работу и как она изменилась после начала широкомасштабного вторжения в РФ?

– Госпиталь, когда я его принял в январе – это был терапевтический госпиталь, на сто коек, провинциальный, никому не нужный. У меня определенный опыт стран НАТО, миссии ООН и так далее. Здесь он мне пригодился. Я принял госпиталь, и мы начали работать.

Уже через две недели началась активная фаза боевых действий. Начали сыпаться раненые.

В первый день мы сиюминутно получили более 20 раненых. Было очень тяжело.

Раненые шли непрерывным потоком – их нужно было спасать. Но возможности, силы и средства не отвечали имеющимся потребностям, поэтому мы решили выйти в социальную сферу.

Нашли социально активных граждан, нашли волонтеров, сформировали команду – и начали работать.

Основная задача наша была – это раненый военнослужащий, его жизнь, предоставление лучшей помощи. Потому мы сформировали систему. В нее вошли гражданские лечебные учреждения, наш госпиталь, профессорско-преподавательский состав медицинского университета, некоторые профессора из города, кто готов был спасать наших защитников.

Таким образом, через наш госпиталь уже прошли где-то 1600-2000 воинов.

Не все получалось гладко. Еще в начале войны из госпиталя уволились около 40 человек. Люди разбежались просто, не вернулись.

– Как вы решили проблему?

- Набрали социально мотивированных людей, работающих не за зарплату, а за идею.

И вот с этой идеей мы начали работать. Создали медицинское пространство, ремонтируем здание, заказали компьютерный томограф. Нам помогают страны-партнеры. Практически весь мир нам помогает — конкретно Запорожскому военному госпиталю. Мы ведь социально активны, мы пишем о проблемах — и мы их решаем.

Мы создали социальный медицинский хаб. У нас работают волонтеры. К нам приходят дети и собирают аптечки для фронта. Затем мы их ведем к раненым. Чтобы видели, что такое война, что такое раненый воин. А раненые видят этих детей и понимают, за что они воюют. В этом была суть этого проекта.

Мы разместили на стенах патриотические муралы. У нас концерты раз в неделю проходят, чтобы для военнослужащего – раненого, травмированного, больного – были сформированы наилучшие условия для выздоровления.

Мы сформировали замкнутый цикл акубаротравмы. У нас в одной из гражданских больниц полный цикл лечения проходят воины с контузиями. Потому что, по опыту стран НАТО, акубаротравмы не проходят бесследно. За ними – отдаленные последствия, суициды, травматизация, инвалидизация и так далее.

– У нас в Украине это сейчас очень актуально.

– Да, это нужно. Как-то часто акутравмы воспринимаются как что-то менее серьезное по сравнению с другими ранениями. А они просто так не проходят. По сути это та же боевая травма.

Мы также сделали телемедицину. Посредством телемедицины мы учимся, показываем, как мы работаем — и весь мир смотрит. Юго-запад США, Израиль, берлинские клиники, из Косово у нас даже некоторые консультации проходят. Мы берем часть своего, смотрим, как у людей — и творим новый собственный опыт.

Мы сделали нормальную сортировочную площадку. Мы работаем по FAST-протоколам, мы сортируем раненых, мы поднимаем их в операционную. Если до войны мы оперировали только по определенным аспектам, сейчас привлечение профессорско-преподавательского состава позволяет нам оперировать все.

Мы создали строгую спецификацию. Ранение кисти идет в одну больницу, ранение головы – в другую. Ожоги – в третью. Торакабдоминальные ранения - в четвертую. И военнослужащий получает лучшую помощь. Если мы видим, что ожоговый центр у нас самый лучший в этой больнице – все ожоги идут туда. Если хирургия кисти, то это мелкая моторика — она идет в следующий.

И эта социальная активность, то, что мы активны, что мы показываем эту работу, что мы не боимся, привело к тому, что к нам прислали комиссию для проведения официального расследования по поводу официальных публикаций госпиталя в Facebook.

Это выглядело настолько, знаете, неуклюже и странно... что вы хотите расследовать? В Facebook люди пишут то, что думают. Это социальная сеть. Там может писаться что угодно.

Особенно удивительно, что это происходит во время активной фазы войны.

– Проверки из-за публикаций в Facebook? Серьезно?

- Вполне. Наша социальная активность обернулась против нас. Я понимаю, что Минобороны – это закрытая структура и определенных должностных лиц такая открытость просто не устраивает. Потому и будет показательное увольнение. Ведь система не терпит, когда кто-то выходит за ее рамки.

Нам все время говорят: "Пишите заявки" - на медикаменты, на оборудование - мы когда-нибудь пришлем.

Но раненые у меня здесь и сейчас. Я не объясню раненому воину, что, мол, друг, подожди, я напишу заявку — а физраствор или раствор для инъекций придет завтра.

Потому мы сделали следующее. Любой чиновник боится огласки. Мы создали на нашем же сайте голосовалку — и люди проголосовали за новое название нашей страницы в Facebook. Все бы ничего, но люди проголосовали за "Дупцю йожика". И нам пришлось назваться "Запорожский военный госпиталь "Дупця йожика".

Проверяющие сбежали. А дальше начались репрессии. "Вы неуправляемые", "вы неадекватны" и так далее. Мы объясняли, что у нас цель только одна – это медицинская помощь военнослужащим. Я декларирую и обещаю всему тому руководству, что сниму погоны, отдам госпиталь — но после войны.

Происходит следующее. Сейчас активная фаза войны. Госпиталь, передовая – они присылают нового человека. Я ни в коем случае не подвергаю сомнению компетенции этого человека. Но любому человеку нужно время, чтобы разобраться, чтобы вникнуть, чтобы понять, как оно крутится.

Мы пытались объяснить, что — да, мы социально активны. Но ведь я не собираю медикаменты лично себе. Я не забираю эти аптечки лично себе. Это все уходит на фронт. Это все идет для раненых.

Мы реконструируем здание, которое 40 лет стояло там заброшеным, никому не нужным. Сейчас мы его ремонтируем. Мы получим КТ скоро. То есть, по сути, мы делаем правильные вещи. Но произошла такая показательная порка, увольнение, я не знаю, как это иначе назвать.

- А хотя бы одна претензия к вам по поводу вашей профессиональной деятельности была озвучена?

– У меня нет ни одного дисциплинарного взыскания. Это первое. Второе – я три месяца только на должности. Третье — я человек с правом подписи финансовых документов, и эта должность, как минимум, передается. То есть приезжает комиссия, я сдаю дела и должность, ввожу в курс нового командира и потом убываю. А мне приходит распоряжение "в срок из такого-то числа – убыть". То есть за сутки я должен бросить госпиталь, бросить свой коллектив, который мне доверился, которому я доверяю — и поехать куда-то в распоряжение.

Эта ситуация настолько странная и настолько абсурдная, что гражданское общество, в частности, коллектив госпиталя взбунтовался.

В первый день, когда это произошло, я попал в кардиологию, потому что были некоторые проблемы. И где-то в три ночи меня посетили такие мысли, что я – "победитель по жизни". Знаете, когда лежишь в больнице, госпиталь потерял, остался без работы, без ничего... А к утру, когда я увидел, что люди собрались, подписали документы, начали меня защищать — я понял, что надо бороться за этот госпиталь и за ту идею, за этот медицинский хаб, объединивший все силы патриотические, чтобы он работал дальше. Потому ситуация так выглядит.

Я никого не виню. Я прошу только об одном. Дайте доработать до конца войны – и я сдам вам и погоны и госпиталь. Давайте только победим сперва!

На данный момент это выглядит чисто как расправа. Увольнение из-за социальных сетей. Когда к нам приезжало высшее руководство Командования медицинских сил и начало декларировать все эти вещи — я задал конкретный вопрос. Должны быть причины для снятия — судебный процесс, какое-нибудь уголовное производство, хоть что-то! Покажите мне хоть что-нибудь! Нет ничего.

Повышение? Я не нуждаюсь в повышении. Меня устраивает этот госпиталь. Мне нравится коллектив. Тем более люди на меня возлагают надежды, а я возлагаю надежды на людей. Поэтому ситуация несколько удивительная, чтобы не сказать иначе.

- Действительно ли зарубежные благотворители, помогавшие госпиталю, мягко говоря, с некоторым удивлением восприняли происходящее? Могут ли эти события, по вашему мнению, повлиять на объем помощи в конечном счете?

– Я прошу всех людей об одном: чтобы они не прекращали помогать. Это ведь не клиника лично моя. Все, что мы делаем, мы делаем для раненых. Поэтому и в официальном обращении госпиталя отмечено, и я везде декларирую: дело не в личности. Система должна работать вне зависимости от имен. Потому что мы работаем для раненых.

Знаете, как мы поступали? Получили оборудование – я его сфотографировал и выложил на Facebook, поблагодарил людей. Сделали мы на этом оборудовании первую операцию пациенту – сфотографировали и показали – и люди видят, куда идет их помощь. То есть была система прозрачности. Люди могли прийти и спросить, где тот инструмент, который они подарили – и получить четкий ответ. Открытость, прозрачность – в этом суть была. Я могу любого волонтера допустить, чтобы он увидел, где его оборудование и как оно вообще работает.

- Так должно быть вообще везде. Это правильно и логично.

– В том-то и суть. Я приехал из миссии ООН. Я здесь не за деньги, не за должности. Я здесь за идею. У меня единственный вопрос: за что погибают люди, если перемен в государстве нет? Идет девятый год войны — до сих пор такой вот совок. Вышел в социальную сферу, написал, что мне нужны медикаменты – и за это снять? Ну, люди добрые, вы что?

- Может, здесь что-то личное есть?

– Мне это не важно. Я прошу только одного. Пусть вернут меня на должность, я доработаю до конца войны — и потом сам уволюсь. Я никогда не собирался посвятить жизнь армии.

– Когда вы пришли в армию?

– В 2014-м. Я был начмедом 25 отдельной воздушно-десантной бригады, потом был начмедом всех секторов, потом был начальником лечпрофуправления в Киеве, то есть руководил всеми госпиталями, санаториями и всей военной медициной. Мне повышение не интересно. Я уже прошел все ступени власти и хочу работать именно в этом месте.

Понятно, что военный не может выбирать – они в этом правы. Поэтому приказ я выполню. Но у меня есть вопросы, почему именно сейчас. Нельзя подождать до конца войны?

Я понимаю, что я военнослужащий. И должен выполнить приказ. Я его выполню, не вопрос. Но объясните — почему вы меня увольняете? Я ведь человек. Имею право спросить почему. Я же не стульчик, который захотели – передвинули, захотели – выбросили...

Это очень странная для меня лично ситуация.