"У нас, если ты сварщик – будешь сварщиком, никто тебя не посадит в танк. Все равны и делают одно дело". Интервью с командиром 126-й бригады ТрО "Обрезом"

Командир отделения 126-й бригады ТрО г. Одесса Николай Обрезанов с позывным "Обрез" родился в поселке Шабо Одесской области. До полномасштабного вторжения работал сварщиком, затем стал мастером цеха на фирме, производившей интернет-башни. 25 февраля 2022 года коллектив его цеха собрался на работе и они начали производить противотанковые ежи из железнодорожных рельсов (по 250-300 в день) и буржуйки (по 60 в день), которые передавали военным.

В эксклюзивном интервью каналу OBOZ.UA Николай Обрезанов рассказал, почему хорошо служить именно в его бригаде, о своих побратимах и диссонансе между тылом и фронтом.

– Как для вас началась война, я не спрашиваю, для всех началась одинаково: кто-то почувствовал это 24 февраля, кто-то почувствовал это еще 10 лет назад, но тем не менее: как вы попали именно на позиции?

– Я работал на этой фирме, потом пришел один человек, сказал, что формируется бригада ТрО. Кто-то должен идти защищать страну. Тем более что я служил срочную и понимал, что к чему. Далее сформировалась наша бригада, сформировалась наша рота, начали тренироваться, потом я попал в больницу, вырезали желчный 9 мая, а 17-го я уже был на позициях в Николаеве.

Видео дня

Понятно, что было страшно, но я не думал, что я поеду и меня там убьют. Я думал, что дальше закончится война и будет лучше.

– Сравнивая настроения тогда, в начале 22 года, когда стояли очереди к военкоматам – сейчас они изменились, это чувствуется? Особенно когда к вам приходят новобранцы?

– По сути да, оно чувствуется, некоторые люди из учебки приходили и боялись, но это все зависит от того, в какой коллектив человек попадает

– А если о вас, когда приходят в ваше подразделение – какая у вас подготовка для новобранцев?

– Ну, у нас нет такого, что ты солдат, а я офицер, у нас все выполняют задачи. Солдат больше находится на наблюдательных позициях. Комроты ездит на позиции, смотрит, что нужно ребятам, чего не хватает, то есть отношение к военнослужащим, которые к нам попадают, хорошее, у нас все равны, все делают одно дело.

– Вы служили вместе с вашим кумом?

– Да, Виталий, позывной его – "Рыжий", его весь батальон знал как "Рыжего", это такой человек, которого хватало на всех, он мог выполнять задание и командира роты, и главного сержанта роты, ну всех.

Я сдружился с ним на Николаевском направлении. К сожалению, он погиб.

– То есть до полномасштабной войны он еще не был вашим кумом?

– Нет, это уже потом я крестил его ребенка, это было на Крещение, мы приехали в отпуск на 5 дней в Одессу, поговорили, когда будем ребенка крестить... И вот в 7 утра я просыпаюсь, он звонит, мол, в 8 часов в церкви встречаемся, все уже готово, давай, дуй быстро сюда.

И так всю дорогу, он и на позициях такой был, быстро бегом туда-сюда. Вот такой он был, как его называли, – суетолог. И бесстрашный, всегда шел впереди, и за ним люди шли. Мол, "Рыжий" идет, и мы идем.

Он погиб 2 февраля в прошлом году. Мы дошли вместе с ним до Херсона, и погиб он уже в Херсонской области во время обстрела. Это был массированный обстрел, а он почти никогда не надевал бронежилет и никогда – каску, говорил, что у него кевларовая шляпа и его ничего не берет.

Когда начался обстрел, он надел бронежилет, конечно, без каски, и всех начал отправлять в подвал. Это была наша крайняя встреча, у двери: я забегал, а он выходил и кричал на всех, чтобы спускались в подвал. А сам побежал в соседнюю хату, там бабушка жила, старушка, ее спасать, и там еще рядом люди жили. Я стал вызывать его по рации, он не отвечал. Потом я вышел на дорогу и увидел два трупа: его и еще нашего побратима, он был водитель медэвака.

Потом нас отправили на ротацию в Одессу, месяц отдыха, и потом мы уже шли не как рота, а как штурмовая группа, там нас было 36 мужчин, которые вызвались. Создали свое подразделение под названием "Рейдер".

– А почему "Рейдер"?

– У нас на шевроне – пират с бородой. И командир у нас был такой бородатый. Вот рейдеры, как говорится, – это разбойники. Ну у нас такие все ребята шебутные, но боевые.

– Вы говорили, что принимали участие в освобождении Херсона. Тогда в информационном поле об этом не говорили, и по факту мы узнали, что началось контрнаступление, только по результатам, когда видели на видео, что освободили ту или иную деревню. Как это вообще происходило? Это было тяжело, быстро – как?

– Ну, это было тяжело, но было как-то, не знаю, быстро. Наверное, у россиян не было патронов столько и они должны были отступать очень быстро. Проблемным местом был канал, по которому проходила вода, – он бетонный, и они с той стороны канала окапывались под бетон – и ничем их не возьмешь.

Ну потихоньку-потихоньку перешли, потом уже заезжали. Я заезжал на машине, вел за собой колонну из машин через этот канал. У нас там была такая точка "труба", наши ребята держали оборону на этой трубе, это был единственный переезд через этот канал, нигде нельзя было больше переехать. И все, уже потихоньку через этот канал мы шли по полям и двигались в сторону Херсона, где шло наступление. Нам ставились задачи именно по освобождению такого-то села.

– Мы сейчас все следим за развитием событий на фронте, понятно, что Харьковщина, Херсонщина… При этом мы постоянно слышим от партнеров наших западных, что мы вам передадим, мы вам предоставим, вы получите, и, если честно, вот это будущее время немножко надоедает.

– Если честно, оружия всегда хочется побольше. Сейчас отчитываются о том, что снаряды поступают – я уже месяц на учебе, но с ребятами общаюсь, и они говорят, что да, немного громче стало. Наверное, что-то зашло на самом деле, и это приятно слышать, особенно на фоне того, что опять же россияне меняют тактику и знают, что мы получим это оружие рано или поздно, и пытаются забрать как можно больше территории до того момента, пока мы его не получили.

– А если сравнивать с началом полномасштабной войны, насколько изменился враг?

– В начале вторжения помните видео были: дрон летит, наши корректируют и накрывают их колонны. Все, сейчас враг прогрессирует, у них очень много стало этих fpv-дронов, разведчики летают, сбрасывают мины. Раньше дрон не мог долететь до наших точек, если мы выше находились, а сейчас они долетают без проблем. Российские fpv-дроны охотятся на машины и на людей, и уже днем не выйдешь. Ну как не выйдешь, надо перебежать очень быстро. То есть такого, чтобы машиной поехать на позиции, как, допустим, это было на Николаевском направлении, когда идет обстрел, а ты едешь и вообще не страшно – дал газа и приехал – сейчас уже такого нет, думаешь, спрашиваешь, чистое ли небо. Разведчики на большой высоте, и они могут скорректировать арту, так что если небо не чистое, ты уже разворачиваешься и начинаешь кружить, чтобы они не спалили, куда ты едешь.

Враг учится и копирует нас, до этого они вообще не знали, что такое дроны. В общем наши СМИ и блогеры пытаются изобразить российского солдата как некоего Ваньку в лаптях, но я же понимаю, что это не так, сейчас они обучены. Врага нельзя ни недооценивать, ни переоценивать. Плюс за эти два года довольно сильно поработала российская пропаганда: если раньше это была просто "СВО" у них, то сейчас уже звучат такие тезисы, что мы идем защищать свою родину – и это уже опаснее.

Ну, я не знаю, ну, как сказать "родину", – где их родина, идите туда, там защищайте.

– А вы уже месяц здесь?

– Да

– Чувствуется ли определенный диссонанс между мирным городом и позициями?

– Ну, смотрите, я себя лучше чувствую там. Не знаю почему. Как вам сказать, там ребята, там я с ними привык, это моя семья, я знаю там свои обязанности, что мне делать. А тут куча машин, люди куда-то едут, ну и смотришь, думаешь, будто и войны нет… Ну, есть разница. Много людей, когда я шел в форме, встречали, говорили: а можно я вам руку пожму. Я когда в Одессу приезжал, тоже встречались благодарившие люди, но не так много, как в Киеве.

– Глядя на ребят, которые могли бы вам помочь на фронте и которые живут своей жизнью, у них есть семьи, работа, увлечения, и ты понимаешь, что вас не заменят ни через 20, ни через 36 месяцев – есть ощущение несправедливости, наверняка ?

– Чувство несправедливости есть, да, потому что у каждого есть семья, дети, увлечения. Я считаю, что обязанность каждого мужчины – идти защищать свою родину, свою семью. Если ты родился мужиком, то будь им до конца. Я понимаю, что страшно, но разве будет лучше, если, не дай бог, они зайдут сюда, придут к каждому домой, выбьют ногами двери?

Да, многих из тех, кто с первых дней там, уже нет. Мы между собой с ребятами говорим, что ротации не будет, мы здесь до конца, так что надо стоять и держаться. А там поменяют – не поменяют. Ну, не поменяют… Ну, значит, так и будет.

Некоторые ребята боятся, что их убьют, они не понимают, что в армии есть разные специальности и необязательно тебя отправят штурмовать позиции. Там нужны механики, сварщики, инженеры, строители. Не хочешь стрелять, приди, скажи – ребята, давайте я буду помогать чем-то другим, ну хоть рыть фортификации.

Ребята на нуле говорят (меня эта фраза зацепила), что, мол, мы готовы воевать, но те, кто готов воевать, заканчиваются. Мы живем на нуле 24/7, почти не выезжая оттуда, и как-то справляемся, можно приспособиться

Хотел добавить еще: ребята, кто надумает служить, – добро пожаловать к нам в 220 батальон, 126 бригада. У нас, если ты водитель, то будешь водителем, если сварщик – то сварщиком: каждый занимается своими обязанностями, никто, если ты сварщик, не посадит тебя в танк