Видео дня
Все 22 месяца, которые я пробыл в плену, поддерживала только вера в то, что меня обменяют. История боевого медика из Мариуполя
До вторжения России в Украину Владимир занимался ремонтами и строительством. В 2014 году был вынужден уехать из Донецка из-за боевых действий и оккупации. Переехал в Мариуполь, женился и продолжил работать в строительстве и логистике. Говорит, со временем пришел к тому, что нужно делать окружающий мир более безопасным. Попробовал себя в гуманитарном разминировании – разминировании фермерских и сельскохозяйственных земель для безопасной работы фермеров.
В этой сфере за два года "дорос" до руководителя гуманитарного разминирования. А потом началось полномасштабное вторжение. Владимир рассказал OBOZ.UA, как стал боевым медиком в ТрО, об оккупации Мариуполя, российский плен, с какими трудностями столкнулся после освобождения из плена и почему уверен, что забывать о тех, кто до сих пор в плену, нельзя.
Мариуполь к такой осаде готов не был
Во время обучения гуманитарному разминированию я проходил курсы оказания медицинской помощи – это стабилизация при критическом кровотечении, минно-взрывных травмах и так далее. И после начала полномасштабного вторжения, имея такой опыт и знания, я принял решение помогать людям.
Мы с супругой, имея определенный опыт пребывания в прифронтовом городе в 14-м году, понимали, что когда-то это начнется, и были готовыми. У нас был собран "тревожный чемоданчик", документы, деньги, драгоценности. Быстро собрались, жену с детьми я отвез в небольшой городок в Запорожской области. Почему-то был уверен, что они там будут в безопасности. Никто из нас и не думал, что с юга будет двигаться такая орда.
Отвез их и затем вернулся в Мариуполь. Картина очень интересна была: на выезд из Мариуполя почти беспрерывная колонна автомобилей, очень много, а в обратном направлении – кроме меня, может еще три-четыре автомобиля.
Приехал, нашел информацию и вступил в ряды ТрО. Был назначен на должность старшего боевого медика стрелковой роты. И работали, делали свое дело.
Сейчас много информации о Мариуполе, и бывает, что она отличается очень существенно. Я видел, что по сравнению с оккупантами, у нас было до 7 тысяч человек. Почему-то никто не подготовился, не были завезены в достаточном количестве боекомплект, артиллерия, минометы и так далее. Что касается теробороны, кроме стрелкового оружия, почти ничего не было. Из-за этого мы были присоединены к другим структурам – к пограничникам, нацгвардейцам, "Азову", морпехам и так далее.
Город к такой осаде не был готов абсолютно. Опять-таки, не было запасов топлива, еды. Я считаю, что каждый человек, вставший на защиту Мариуполя, заслуживает высочайшего уважения, это действительно подвиг. Зная, что ты в полной осаде превосходящими в пять раз силами, не имея вообще ничего – сопротивляешься и, сравнивая потери, достаточно успешно.
Мы не выходили из Мариуполя, нас окружили. Мы были прикомандированы к военному госпиталю, который располагался на заводе Ильича. После того как Россия обстреляла его из авиации, был уничтожен полностью корпус реанимации, повреждены другие здания. После этого руководством госпиталя было принято решение выходить на заводы. Часть персонала и прикомандированных подразделений поехали на "Азовсталь", часть, в том числе и наше подразделение, – на завод Ильича.
Находясь на заводе, оказывали помощь раненым, делали операции. Это лучшие люди, которых я когда-либо видел: в тех условиях продолжать спасать раненых – это что-то невероятное.
Несколько локаций мы сменили, мы отступали на территории завода все дальше и дальше, и все это при отсутствии еды и лекарств. Было несколько попыток прорыва, после последней неудачной попытки с 11 на 12 апреля командованием было принято решение о сдаче в плен. В тех условиях это был шанс выжить.
В плену я пробыл 22 месяца
Я пообещал жене, пообещал детям и себе, что я обязательно вернусь. У нас так в семье принято – если мальчик обещает, то он должен выполнять свои обещания.
В плену самым худшим для меня было отсутствие информации – я не знал, где моя семья. Последний раз мы связывались 12 марта, а когда ты не знаешь, что с твоими родными, это очень демотивирует.
У меня еще была более-менее лайтовая ситуация, то есть я хотя бы знал, что они уехали из зоны боевых действий, что у них все хорошо. А со мной были ребята, которые действительно очень сильно "загребали" себя. У человека, который был со мной в камере, была беременная жена. На момент начала полномасштабного вторжения был 2-3 месяц беременности. И в течение года, пока он находился в плену, он не знал, выжили они или нет, родился ли ребенок, что с ними вообще. Этот парень был готов наложить на себя руки. Конечно, мы общались и поддерживали друг друга.
За эти 22 месяца я был в колониях, где было относительно лайтово, можно было немного общаться между собой, передвигаться по камере, немного делать физические упражнения, читать книги. А в Мордовии, куда нас через год перевезли, нельзя было вообще ничего. Можно было только стоять и петь их дурацкие песни. Нельзя было ни общаться, ни передвигаться, даже ходить в туалет. Пытали, морили голодом, не оказывали медицинской помощи. Я так понимаю, у них было указание с самого верха сделать так, чтобы мы были максимально не готовы для дальнейшего сопротивления после освобождения.
То, что я был медиком и должен находиться под защитой ряда международных конвенций, их совершенно не интересовало. Более того, такое же "интересное отношение", которое я испытывал на себе, было к артиллеристам, танкистам, снайперам. Ну и к медикам: "Аааа, так ты медик, бандеровец" и понеслась. Хотя, где они там тех бандеровцев видели... они пропитаны просто полностью этим телевизором.
До того, как я попал в плен и побывал на территории России, я почему-то был уверен, что есть некоторый процент более-менее адекватных людей в той России, которые понимают, что это все бред, что им там рассказывают. "8 лет домбили бомбас", – вот это все, а побывав там, я понял, что они все конченные. Они полностью уверены в том, что нас не должно существовать. В этой войне или мы, или они.
Все время, которое я пробыл в плену, я верил, что обмен произойдет. Эта вера и поддерживала. Потому что если ты отчаиваешься, это очень быстро сломит. Жена знала, что я в плену, и все это время у нее здесь была отдельная война. Она все возможные инстанции обошла, всюду подавала заявки. Нам очень повезло, почему я почти сразу оказался в списках пленных.
А эмоции, которые были сразу после обмена, мне даже трудно с чем-то сравнить. Затем очень быстро, что было неожиданно, восстановил все документы. А вот с последующим лечением было тяжело... Я уволился со службы, с этими бумажками, это было нереально. Решил, что пролечусь за свои деньги. Будем что-то делать дальше. Единственное... знаете, есть такой синдром выжившего: почему я, почему не они и так далее. В российском плену, в том аду, и дальше остаются очень много классных, открытых, добрых парней и девушек.
Очень хочу, чтобы они все вернулись. И всегда буду об этом говорить. Я был свидетелем случаев, когда люди просто не выдерживали – их либо забивали, либо пытали, либо они сами сдавались. Чем больше времени они остаются в плену, тем труднее...