Гудыменко: о демобилизованных нужно думать уже сейчас. Иначе получим больше криминала, чем после Афгана

Юрий Гудыменко, политический деятель, блогер, телеведущий, публицист и лидер движения "Демократична Сокира", впервые стал гостем проекта "Орестократия", поэтому нам было что обсудить. Гудыменко воевал в саперном подразделении 130 ТрО. Поговорили о военных действиях, ранениях и лечении, приспособлении к тылу и планах на будущее после победы. Неужели Украина получит нового политического лидера? Какие изменения ждут нашу страну?

– Вы восстанавливаетесь в Соединенных Штатах. По этому я понимаю, что у вас не все хорошо со здоровьем. Расскажите, как себя чувствуете?

– Так как моя встреча с 120-мм миной была не очень удачной для меня, то фактически у меня полупарализована правая рука, и, скорее всего, плюс-минус она такой и останется до конца жизни, один из обломков попал в колено. Ногу, в принципе, чинят, но пока хожу я ну прям очень неуверенно. Есть какие-то пустяки, типа побитых легких, ребер… но это уже зажило и все хорошо. Сейчас я хочу поработать с рукой, чтобы вернуть ее работоспособность хоть в каком-то состоянии. Перспективы для этого есть.

– Вы в одном из интервью сказали, что никогда ни о чем не нужно сожалеть и вообще вы человек-оптимист. Знаю, что вы пережили более десятка операций, инфекции. Сколько операций было всего?

– Где-то, может, пятнадцать или что-то такое. Ну это если не считать какие-нибудь маленькие вмешательства.

– Где вы черпаете моральные силы? Я разговаривал со многими бойцами, каждый по-разному переживал это первое возвращение в чувство, когда ты понимаешь, что жизнь не будет иной, что есть ранение, есть боль. Как это вы проходили?

– Мне, я думаю, было немного легче, чем другим. Потому что врачи в харьковском госпитале сами не понимали сложность ранения и, соответственно, они не могли давать хоть каких-либо прогнозов, ни положительных, ни отрицательных. Не было такого, как, например, у пацанов там: сразу ампутация и ты просыпаешься и уже ясно понимаешь, что тебя в дальнейшем ожидает. Только в первые два месяца потихоньку приходило какое-то осознание.

Во-вторых, мне было легче в первые дни, потому что прилетела прямо на крыльях жена и была со мной постоянно в госпитале. Когда пытался ободрить ее, то автоматически подбадривал и себя. У нас там было шесть парней в палате, все пытались произвести хорошее впечатление и, соответственно, тоже подбадривали сами себя и других, и это давало такой тонизирующий эффект, не позволяло, знаете, расслабиться, впасть в какую-то жалость к себе… потом ты привыкаешь.

– То есть сейчас вы абсолютно осознаете, как бороться за здоровье и чем будете заниматься дальше?

– Бывают такие моменты, когда ты возвращаешься мыслями к прошлому… когда спишь, то во снах у тебя всегда работают обе руки и ты можешь бегать и играть в футбол, а потом просыпаешься – и все не так. Я знаю, что я не могу себе позволить жаловаться и думать о чем-нибудь таком. Потому что, во-первых, я жив и это самое главное, а многие умерли, и они не могут больше видеть этот мир. Во-вторых, опять же жизнь меняется, что-то изменилось так, будто она продолжается.

– За время лечения вы даже успели написать книгу?

– Я ее успел "собрать", потому что я бы не назвал это прямо "написать", писал ее с четырнадцатого года. Это подборка текстов и постов за последние 8 лет. Часть текстов переведена на украинский (которые были еще на русском), потому что в четырнадцатом, пятнадцатом я еще преимущественно на русском общался. Мне было очень странно перечитывать старые тексты, потому что еще в 2014 году, в марте, я, еще тогда житель Запорожья, писал о том, что Россия обязательно полномасштабно нападет, что будет пытаться оккупировать Запорожскую область, Херсонскую… об этом тогда писали многие люди, и так удивительно, что тебе в 2014-2015 году было понятно как день то, что очень много людей, к сожалению, поняли только в феврале 2022 года.

– Как вы это просчитывали? Потому что, с одной стороны, было понятно, что Крым без сухопутного коридора, с перекрытой днепровской водой не способен выжить в долгосрочной перспективе, но, с другой стороны, в мозгу всегда есть предохранители, мол, Путин вряд ли пойдет широкомасштабной войной.

– Я историк по образованию. Я прекрасно знаю, что Россия, когда у нее есть хоть какие-то силы, когда у нее есть хоть какие-то минимальные шансы, она прежде всего пытается захватить Украину. Так было всегда, так есть и так будет, пока существует хоть какое-то государство на российской территории. Первое, что сделал Владимир Ильич Ленин, когда получил власть (при том, что там шла гражданская война, в России), – он полез в Украину. Так же поступали и его предшественники, и те, кто был после него.

Это никогда не изменится. У Ленина была хоть какая-то в этом логика, потому что Украина была тогда житницей номер один и без нее у России вообще не было шансов на существование. Сейчас такого нет, но РФ все равно лезет в Украину. Это уже не о еде, а о болезни. Она больна имперскостью, и без лечения этой болезни история будет постоянно повторяться.

– Что вы подразумеваете под лечением?

– Развал России. В голове россиян все равно останется то имперское, и ничто их не изменит. Мне нужно, чтобы вместо того, чтобы думать о возвращении Киева или Харькова в свой состав, они мечтали о возвращении Сибири, Петербурга или Ростова. У них все равно останется имперский императив, но он будет сфокусирован на других землях.

– Тогда вопрос как историку: у вас есть ответ, почему идеологическая машина России объединяет атрибуты царского режима и Советского Союза?

– Мы с вами пытаемся умом, логикой и фактами понять россиян. Сама эта попытка, она обречена, потому что они совершенно спокойно заходили в нашу страну с агрессией, с советскими флагами и одновременно имперскими флагами. Это все потому, что их не интересует идеология, их не интересуют факты, их не интересует история – их интересует величие в их понимании. Величие – это когда Петра I, или Николая I, или Екатерину II боялись так же, как Сталина или Хрущева. Им неинтересно, кто там кого расстреливал в Екатеринбурге. Им интересно, чтобы весь мир дрожал от испуга, и это они воспринимают как пик своей государственной состоятельности.

– Есть такое понятие, как "инверсия": это когда одна страна пытается подменить в соседнем государстве язык для культурного влияния, для ментального влияния, для того, чтобы вообще изменять ментальность соседней нации ради устоявшихся своих собственных ценностей. Мы прожили до 2014 года примерно 23 года в независимости и так и не смогли ввести украинский как ценность. Вот вы человек, который там до определенного года говорил по-русски. Что мы делали не так?

– Я по-русски разговаривал, кажется, больше, чем до четырнадцатого, я думаю, что года где-то до 20-го, наверное. Смотрите, я не совсем согласен с этой формулировкой, объясню почему. Если сравнить с Беларусью, которая является нашим ближайшим соседом, то у нас все очень круто; если сравнить условно с поляками, где 99% населения больше общаются на польском языке, то по сравнению с ними у нас не очень хорошо.

Мы не потеряли свой язык, как много наций на бывшем советском пространстве, мы его сохранили. Сейчас у нас очередной пик возвращения к нашему языку, и все больше и больше людей начнет разговаривать, и у нас есть очень и очень неплохие перспективы за 40-50 лет перейти "на мову" целиком и полностью. Если так стратегически смотреть, то идем мы правильно, главное – не сворачивать с этого пути.

– Я где-то читал, что вы начали писать, сидя в СИЗО. Когда я пытался выяснить, а за что вас туда посадили, то по нынешним меркам причина была совсем дикая. Расскажите…

– В Запорожье в 2010 г. установили памятник Сталину, сделали это коммунисты на своей частной территории. Поставили бюст Сталина, позвали огромное количество бабушек и дедушек на открытие. После этого Сталину отпилили голову: это была очень смешная история, потому что коммунисты начали говорить, что ничего такого не было, никто ничего не пилил. Но при этом начали вешать Сталину простыню на шею, чтобы не было видно, что ему что-то отпилили. В новогоднюю ночь с 10-го на 11-й год этот памятник взорвали взрывчаткой, прям достаточно серьезно, и это квалифицировано было как теракт, и, соответственно, началось. Виктор Федорович дал команду посадить, и начали таскать всех, кто даже приблизительно мог бы это сделать. В Запорожском СИЗО набилось ребят от Билецкого и Яроша, не только из Запорожья, там были из Западной Украины, из Харькова вытаскивали. Сложилась довольно неплохая такая компания в СИЗО. Я с частью этих людей до сих пор общаюсь.

Когда стало понятно, что не я этот памятник взрывал, мне "напомнили", что когда-то я облил краской памятник Дзержинскому, и дали мне за это 2 года условно. Так я 2 месяца просидел в СИЗО.

– В Запорожье памятник Дзержинскому был?

– Да, его снесли в 2016 г. Дзержинского я, конечно, обливал краской, а кто пустил на щебень Сталина, до сих пор неизвестно..

Действительно, в СИЗО я начал писать, потому что стоило чем-нибудь заняться, и, когда я вышел, я опубликовал все, что написал в ЖЖ, это предшественник фейсбука. Вышел и начал все это преподавать. "Творчество" увидела моя старинная знакомая, работавшая в газете, она распечатала там эти тексты, понесла главному редактору газеты и предложила взять меня на работу. Так я попал в журналистику. Этой знакомой я отомстил, и мы уже седьмой год живем вместе. Ни одно доброе дело не остается безнаказанным.

– И как знакомая?

– Прекрасно. Иногда тяжело, конечно, потому что обычно я, как молодой козел, бегал по всему миру и заряжал всех своей энергией, а теперь немного роли изменились, но думаю, что все будет хорошо и мы это все переживем.

– Следующий вопрос. Вы запустили бренд в коллаборации с брендом "Pohuy", который называется "Несокрушимым pohuy". Расскажите о нем.

– Мы отшиваем огромное количество брюк и футболок с липучками для людей, которым после ампутации или после ранения конечностей тяжело надевать обычную одежду. Если у тебя стоят какие-то аппараты наружной фиксации на конечностях, ты не можешь одеть обычную одежду, тебе дико дискомфортно, и эти костюмы реально решают проблемы для очень многих раненых людей. Мне кажется, что правильно, если такая одежда начнет попадать в госпитали не через волонтеров, не за средства доноров, а если это будет все-таки государственный стандарт.

– Что нужно изменить, чтобы государство, люди относились адекватнее к подобным потребностям ветеранов?

– Я не думаю, что мы можем что-то изменить в людях. Мне кажется, что это невозможно. Я эту проблему так оцениваю, потому что я с ней сам столкнулся и с ней столкнулись многие люди, с которыми я лечился рядом.

Я думаю, что мы только начинаем понимать, насколько неотвратимо изменилась жизнь в Украине. Мы еще мало понимаем, сколько всего нам нужно будет исправлять. Простая история о людях, получивших ранения, например в ногу, и парню провели ампутации. Наши города абсолютно не приспособлены к тому, чтобы человек на инвалидной коляске комфортно передвигался. Они просто не приспособлены, Киев еще, может, хоть как-нибудь.

Нам придется все это менять, и это будет касаться всего – транспорта, и пространства, и принципов, по которым мы строим города. Так же это будет касаться, например, больниц. Сейчас больницы абсолютно перегружены, они были перегружены с первых дней войны и остаются перегруженными постоянно. Меня и многих людей лечили в детских отделениях, потому что нет места во взрослых и некуда просто положить. Мы придем к тому, что мы будем вынуждены постоянно помнить этот опыт и быть готовыми развертывать медицинскую систему до таких масштабов, которые смогут удовлетворить эту потребность. Мы теперь постоянно будем страной, в которой десятки тысяч людей проходят реабилитацию, потому что многим реабилитация потребуется на протяжении всей жизни.

– Есть такая очень популярная фраза: "Ребята придут, порядок наведут". Вы ее разделяете? Может ли быть и должна ли быть эта военная сила, которая будет способствовать очищению общества?

– Я считаю, что ветераны военные должны обязательно быть представлены в политике. Я считаю, что их влияние должно быть очень и очень сильным, потому что они доказали, что они граждане. Но я против того, чтобы автоматически переводить на военных, на ветеранов еще и ответственность за будущее страны. Фактически люди на своих плечах вынесли войну на передке.

Я считаю, что эти люди, которые вернутся с фронта, должны получать множество возможностей. Возможность получать хорошее образование, возможность получать хорошие рабочие места, возможность получать хорошее лечение, и я пока не вижу, чтобы мы были готовы давать им эту возможность.

Период между демобилизацией и избранием дальнейшего пути развития на ближайшие годы очень короткий. Уйдет ветеран учиться, или пойдет работать, или пойдет в криминал. Это будет очень небольшой промежуток времени. Нельзя победить и сказать: год будем искать инвесторов, а потом еще год инвесторы будут что-то готовить, а потом еще через год появятся наконец рабочие места. За этих 3 года мы получаем больше криминала, чем после войны. Да нельзя, думать нужно сейчас.

– Вы готовы после войны, после победы идти в политику и что-то менять?

– Конечно готов. Потому что политика всегда об ответственности, а я никогда не боялся ответственности. Придется взять на себя ее и здесь.